Я склонился над раненым, пощупал слабый пульс, обратил внимание на белёсую, словно обсыпанную мелом, кожу. Перевернул на спину, задрал рубаху и поморщился – укусы, вырванные куски плоти, потемневшие края ран. Даже странно, что он ещё жив, а не летит в ласковые объятья Рут.
Капитан у нас прагматичный ублюдок, как и всякий из нас – благородных. На его месте, признаюсь, я сделал бы то же самое, выбирая между чужим солдатом и своим. Командир шевельнул пальцем, и Болохов шагнул к трофею Жана, вытащил нож.
Громила и Януш с видимым облегчением отпустили руки Колченогого, помогли подняться, хлопнули по плечам, мол всё в прошлом.
– Братцы! – дрожащим голосом сказал он двум вернувшимся разведчикам. – Братцы. С меня, как окажемся дома, выпивка!
– И не меньше бочки, – серьёзно потребовал Манишка. Он никогда не отказывался от гулянки за чужой счёт.
Учёные нашего славного университета так и не пришли к единому мнению, что такое Ил.
Кто-то из них считает его нейтральным пространством между нашим миром и миром Птиц. Кто-то пытается доказать, что всё это части одного, великая задумка Одноликой, недоступная нашему разуму. Что Рут спрятала дороги между некогда единым, чтобы не дать нам слишком уж много власти. А может, чтобы оградить человечество от созданий куда более древних и опасных.
Законы в Иле переменчивы, тропы коварны, и он никогда не был дружелюбен к чужакам. Он всегда лжёт. Всегда ждёт, когда ты потеряешь бдительность, расслабишься. Всегда играет роль спящего старого хищника. О, он очень стар.
Но отнюдь не слаб.
Мудрость древнего чудовища – страшная штука.
Мы часто говорим о нём с Головой. Тот не только ставленник лорда-командующего, благородный сын влиятельного рода Айурэ, наблюдатель за нашим отрядом, но ещё и учёный. В отличие от меня не бросил университет Айбенцвайга на третьем курсе, а закончил все шесть, да потом ещё, благодаря протекции семьи, пошёл дальше, в науку атт-эттир, ту, что изучает свойства рун.
У Головы много теорий насчет Ила. Одна другой интереснее. И спорнее, разумеется. Я стараюсь не опровергать его по мере возможности. Ил для меня место хоть и ненавистное, но в чём-то сакральное, словно алтарь в церкви Одноликой. Это пространство живёт в моих костях. Его сила и воля – таково моё наследство, прошедшее через века от дальнего предка.
Я, может, и не понимаю Ил на все сто процентов, но ощущаю его. То, как он дышит и чем живёт. И поэтому не всегда, но часто, помогаю «Соломенным плащам» избегать неприятностей и добираться до Шельфа с целыми руками, да ногами.
Я знаю, как он меняется. И чувствую время, текущее в нём, без ошибок. Он никогда не способен меня обмануть, заставить задержаться здесь дольше, чем требуется, «отвести» глаза.
Наш отряд, растянувшись длинной цепью на уставших лошадях, двигался к северу, прямо на месяц, висевший над безрадостными пустошами. Я вёл их по серебристым тропам, сложенным из мелких камней и осколков костей созданий, давно всеми забытых. Холмы исчезли за горизонтом, и лишь иногда слева и справа от нас оказывались парные, всегда парные, обветренные временем каменистые столбы высотой в несколько десятков футов. Между ними стальные пауки с лицами младенцев ткали из лунного света пряжу, натягивая острые нити, способные перерубить любого, кто столь глуп, чтобы угодить в эту ловушку.
Над сухой травой летело тихое вкрадчивое «ром-ром-ром». Шёпот моллюсков. Их сизо-лиловые витые раковины были видны над равниной, словно дома. Эти существа, дети Осеннего Костра, брошенные и забытые Светозарной.
Они часто молятся розовому месяцу, наполовину вылезая из раковин. Тянут к небу бледные руки и поют на своём языке одну и ту же непонятную песнь. Неприятные твари. По мне, так более отталкивающие, чем те же настыры.
Когда они голодны, то разом забывают о молитвах и могут тащить на шести руках за собой раковины со скоростью поезда, и вполне способны обогнать лошадь на короткой дистанции.
– Сколько ещё? – Капитан поравнялся со мной.
Он неплохо чувствует Ил, водит отряд уже не первый год и прекрасно разбирается во многих вопросах. Но так любезен, что не забывает о дани вежливости моим талантам.
– Шесть часов до Шельфа.
– Лошадям требуется отдых.
– У алтаря Рут безопасно. Полчаса отсюда, если мимо Гримдим.
Он покачал головой:
– Ребята из «Алых чулков» видели неподалеку от этой деревни жеребёнка. Я бы предпочел не рисковать.
На языке Капитана это означает «найди другой вариант». Я подумал немного, считая шансы на успех:
– Тогда час. Через Прудовые Круги. Натрите лица.
«Ром-ром-ром», – пели нам вслед моллюски. В этой песне слышалось столько печали. Полагаю, они были крайне недовольны, что никто из нас не приблизился к ним настолько, чтобы они смогли пожрать.
ГЛАВА ВТОРАЯ. В КОЛЬЦЕ
– Ох! – Голова зазевался, не успел пригнуться к лошадиной шее, и сосновая ветка хлестанула его по лицу, едва не сбив с носа большие круглые очки в тонкой золотой оправе.
Сильно искривлённые сосны с грубой золотистой корой и длинными бледно-зелёными иглами. Обыкновенные. Совершенно не похожие на многое, что растёт в Иле. Они высятся широким кольцом, ограничивая от опасного мира маленький островок – лесную поляну с россыпью мелких ромашек.
Болохов, приподнявшись в стременах, вдохнул густой смолистый запах, так отличающийся от всего, что можно унюхать, ступив за пределы Шельфа. Обычно мрачное лицо росса просветлело.
Здесь разлита древняя сила. Она почти ушла, истаяла за века, но до сих пор «держит» периметр, не дает никому, кроме людей, заходить сюда. Дарует им безопасность. И колдун, разумеется, ощущает её. Тех, кто владеет той или иной ветвью магии – место силы Рут лечит, словно хорошее аптекарское снадобье.
Мы останавливаемся здесь не в первый и не во второй раз.
Прежде всего мне пришлось заняться лошадью. Я стараюсь не привязываться к этим существам и беру то, что выдают мне «Соломенные плащи». А после вылазки забываю о своём временном «спутнике».
Всё дело в том, что лошади куда более нежные и впечатлительные создания, чем люди. Ил разъедает их, точно ржа плохое железо. Капитан называет лошадей друзьями на один поход. И этот сукин сын, как всегда, прав. После возвращения в Айурэ животных можно отправлять лишь на бойню. Они не просто болеют, но через несколько дней становятся уж слишком агрессивными, больше похожими на хищников, чем на травоядных.
Потому и не привязываюсь.
Я напился из неглубокого ручья, протекавшего через поляну к соснам, черпая воду горстями. Затем умылся, смывая с кожи не только едкую дорожную пыль, но и мазь, отпугнувшую прожорливых насекомых Прудовых Кругов. От мази по воде поплыли радужные маслянистые пятна.
Посмотрел на своё отражение. Довольно отвратительное зрелище после стольких дней в Иле.
Я всегда бреюсь гладко, до скрипа, как велит благородным не военного призвания мода Айурэ. Но сейчас моё худощавое лицо, излишне скуластое, почти треугольное, заросло щетиной, что делало меня разбойником из кварталов Пальмовой Рыбы. Всё портил надменный нос, выдающий в моём прошлом череду славных предков. Каштановые волосы, не убранные под шляпу, вьются и кажутся чрезмерно длинными.
Я слишком долго смотрел на отражение, словно хотел, чтобы оно ожило и ответило на какой-нибудь важный вопрос. Ну, например: где Рейн? Я уже много лет положил, чтобы найти его, но никаких новых следов не обнаружил. И на этот раз тоже.
Мои глаза, с радужкой болотного оттенка, веселились. Всем, кто видит их в первую минуту, кажется, что я вот-вот готов рассмеяться.
Весьма ложное впечатление, друзья мои. Я прекрасно знаю, на что способны люди с такими глазами. И по себе, и по моему старшему брату. И по бабке. Мы из породы славных шутников, порой способных идти босыми по горящей земле.
Немаловажным фактом будет то, что землю обычно поджигаем именно мы.